Письмо 18.

ЧЕРКЕСЫ (САМОНАЗВАНИЕ АДЫГИ) – ДРЕВНЕЙШИЕ ЖИТЕЛИ СЕВЕРО-ЗАПАДНОГО КАВКАЗА

ИХ ИСТОРИЯ, ПО МНЕНИЮ МНОГИХ РОССИЙСКИХ И ИНОСТРАННЫХ ИССЛЕДОВАТЕЛЕЙ, КОРНЯМИ УХОДИТ ДАЛЕКО ВГЛУБЬ ВЕКОВ, В ЭПОХУ КАМНЯ.

// реклама

Поиск

ВХОД

Письмо 18.

Подозрительное отношение черкесов к иностранцам. — Путешествие по равнине Тумуса. — Прибытие в черкесский лагерь. — Ситуация. — Черкесские партизаны. — Их способы борьбы. — Разведка. — Счастливое бегство. — Русский шпион.

Так как турецкий капитан, с которым я прибыл в Черкесию, был хорошо известен жителям своим бесстрашием в снабжении их предметами первой необходимости, солью и порохом вопреки русской блокаде, установленной на их берегах, меня, следовательно, везде принимали с дружеским гостеприимством. В добавление к этому, я был лично представлен главам чипакского, натухайского и шапсугского племен (хапсух) и немедленно, высадившись, согласно установленному обычаю, я провозгласил старейшинам земли Пшад имя моего кунака, одного из самых могущественных среди конфедеративных князей Черкесии.

Тем не менее, все это не освободило меня от того, чтобы я стал объектом сильнейшего подозрения; каждое действие и движение было под самым пристальным наблюдением, и это подозрение, тем не менее, возросло благодаря моему собственному любопытству, которое заставляло меня задавать бесчисленные вопросы некоторым армянским купцам, которых я встретил в доме князя, спрашивая их о манерах и обычаях народа, протяженности страны. Но, когда я занес это в мою записную книгу и даже зарисовал их самих, их дома и различные другие объекты, раздражение этого самого ревностного народа не знало границ.

Это было чрезвычайно серьезным нарушением их законов и обычаев; и некоторые даже дошли до того, что полагали, что я мог быть русским агентом. Совет старейшин был поэтому созван и совещание имело цель проэкзаменовать путешественника перед тем, как ему было бы разрешено путешествовать дальше через территорию. Было потребовано название моего народа, цель моего визита в страну; кроме сотни других вопросов такого же направления.

Я сейчас почувствовал всю тяжесть необдуманного поведения для достижения цели, которую я преследовал, называя себя французским стамбульским хаккимом и говоря, что Генуя — моя родина. Они никогда даже не слышали о такой стране, ни о народе и не испытывали никакого уважения к любому другому народу под небесами, за исключением турков и англичан; весь мир кроме них объединив со своими врагами — русскими. Мое положение было незавидным; сколько бы я не отклонялся в наименьшей степени от моего первоначального заявления, это только делало эффект еще хуже.

Не помогло объявление цели моего визита, которым я рассчитывал смягчить их неблагоприятное мнение. Они не могли понять, какое иностранцу дело до их обычаев и нравов и какой интерес он преследовал, пересекая широкие, широкие моря, чтобы увидеть их страну. Все мои бумаги у меня забрали; и рассуждения старейшин о смысле таких невразумительных документов были до смешного фантастичны.

Некоторые заявили, с выражением яростнейшего негодования на лице, что они были на русском языке; тогда, немедленно, было вызвано несколько русских рабов, чей ответ был отрицательным. Греки, армяне и турки затем появились, все заявили, что они никогда ранее не видели такого любопытного человека, не слышали столь странного языка и что пленный, должно быть, с другого конца земли.

Не найдя ничего, что могло бы изобличить меня как русского агента, вдобавок к интересу моего спутника, юного князя, который расположился ко мне с начала нашего знакомства — все это подействовало в мою пользу; и старейшины после зрелого размышления решили, что я буду проведен через самые запутанные и горные районы к долине Тумуса, где находится лагерь моего кунака, чтобы я не смог ориентироваться на местности.

Действительно, мы смогли сильно изумиться подозрению, с которым к иностранцу относятся черкесы, тем не менее это можно понять, когда мы вспомним, что этот несчастный народ боролся в течение последних полвека против легионов мусковитов, и подкупающих их преданность, и пытающихся поддержать гражданскую вражду, и отделяющих народ от их князей взятками, обещаниями и всеми различными льстивыми изобретениями, которыми русское правительство столь по праву знаменито.

После неприятного двухдневного пути через ущелье, долину, гору и реку я прибыл в лагерь моего усыновленного кунака. Я имел, тем не менее, удовольствие, быть сопровождаемым моим юным другом, Бейцрукоу, который заботился, чтобы каждое мое желание выполнялось. Я нашел своего кунака лежащим на своем ложе с приступами переменного жара, от которого я имел удовольствие вылечить его в течение нескольких дней, так как позаботился в свое время захватить с собой большой запас медикаментов. Слава этого эскулапского подвига вскоре распространилась широко и далеко. и я был тотчас возведен в достоинство доктора первого порядка; следовательно, я был ежедневно осаждаем больными, многим из которых я имел счастье помочь; так как их природная здоровая конституция вообще не приучена к медикаментам, маленькие дозы лекарства, которые я давал, давали мгновенный эффект и улучшение.

Едва ли нужно говорить, что, показав знаки дружбы, которые я получил от друзей моего кунака в Стамбуле, все подозрения в моей честности были немедленно рассеяны, и принц устроил меня на службу домашнего хаккима, кроме того, что положение гостя на Кавказе само по себе приятно.

Князь Хапсоухов или, как туземцы обозначают сами себя на их диалекте — шапшиков, выбрал расположение для его лагеря с не меньшей долей военного умения и здравого смысла, это — долина на вершине обширной горы, полностью окруженная скалами, неприступными со всех сторон, за исключением одной, и это было ущелье столь тесное, труднодоступное, что 2 всадника могли едва разминуться. Безопасное отступление в случае поражения не было единственным преимуществом этого положения; князь также командовал всеми соседними перевалами — Мезип и Коутлоуци, ведущими к русскому форту Геленджик; Тумусом, к Суджук-Кале; и так называемым Сухай, связанным с Анапой; в то же время, он был достаточно вознесен, чтобы позволить себе, с случаях близкой угрозы, с помощью костров поддержать связь со своими братьями по оружию в различных частях страны.

Несмотря на выгодное положение, которое он занял, с объектов, которые он имел в поле зрения, было вернее наблюдать передвижение противника, отсекать отставших от лагеря, измотать их заставы и передавать информацию жителям внутренних частей страны, чем вести войну. Хотя он имел вместе со своими войсками только около тысячи мужчин и русские пятнадцать тысяч, все же едва ли один день проходил без потрясающих некоторых легких столкновений, успех был, главным образом, на стороне черкесов, которые редко подвергают себя опасности, покуда не уверены в победе; таким образом полностью преуспевая не только в ограничении врагов траншеями, но и в предотвращении их от строительства необходимых укреплений.

Когда мы рассматривали природу страны, силу теснин и воинственный дух народа, мы должны чувствовать, что ничто иное, как превосходящие силы русской армии, их значительные военные запасы и укрепленные позиции — дают возможность им сохранять в своем владении форты, и если бы горцы знали хотя бы ценность легких гаубиц, то, без сомнения, русские были бы полностью истреблены, если бы они попытались пройти через внутреннюю часть страны.

И так уж, если уж полагаться на сообщения, которые я получил от дезертиров и русских рабов в лагере князя, армия генерала Вильяминова (16) понесла большие потери в их недавнем сражении с черкесами при взятии Суджук-Кале.

Партизанская система пустила такие корни на Кавказе во время длительной борьбы между черкесами и их соседями, что она достигла высочайшей степени совершенства, будучи способом войны, хорошо приспособленным к силе и грубым привычкам народа. Вожди — люди самой несомненной храбрости — уверенные в нерушимой вере и преданности своих кланов, предпринимают самые романтические походы и часто терпят неудачу в достижении цели, которую они имеют в виду, с активностью и целеустремленностью поистине потрясающими.

Каждая позиция, занятая врагом, хотя и напичкана оружием, является тем не менее, недостаточной, чтобы защитить их. Эти хитрые горцы притаятся, скрытые в течение целых дней горными проходами и, когда представится подходящий момент, обрушатся на их жертву, подобно тигру, и скроются в горах. Кроме того, черкесы, действуя независимо и в малой степени под руководством их соответствующих вождей, являются постоянным источником беспокойства и не дают покоя целым бригадам. Следовательно, будьте уверены, что покуда волна публичных чувств не изменится в пользу России, что ни в коей мере не является вероятным, она не преуспеет в ее попытках покорить эти районы даже с силой триста тысяч человек, т. к. только это число потребовалось бы для того, чтобы занять проходы в горах, которые везде рассекают страну, чтобы нарушить всякую связь между вождями; и затем, сильными колоннами, преследовать различные формирования партизан. Но это не все; природа столь благосклонна к этой стране, что даже если они будут выбиты из равнин и теснин, то вершины гор, будучи плодородными, предложат безопасное убежище для них самих и их стад.

Враждебность, питаемая жителями Кавказа к русским, за последнее время увеличилась тысячекратно не только вследствие отягченных сообщений польских (17) и татарских дезертиров, которые проживают среди них, но из-за их собственных страданий. Вдобавок к длительной и непрекращающейся партизанской войне, продолжающей лишать их страну независимости, они обвиняют русских в бессмысленном сжигании их деревнь, в насильственном захвате их жен и детей и поддержке их соседей — грабителей, черноморских казаков, проживающих на другом берегу Кубани. Эти, они говорят, вопреки самым торжественным договорам, тем не менее, пересекают реку, грабя и опустошая все перед собой.

Черкесы столь решительно настроены сохранить свою независимость любой ценой, что на недавней встрече конфедеративные вожди, отдав все мелкие поместья в пользу общих интересов, склонились к тому, чтобы никогда не вложить меч в ножны, пока русские остаются на их территориях.

Трудно было высказать мысль об их конечном успехе, если учесть ту гигантскую силу, которой они должны были противостоять, и темные и мрачные маневры, которые это правительство применяет, когда решит достичь какойто важной цели. Но существует надежда, если мы вспомним природу страны, чрезвычайную смелость народа, их привязанность к своим вождям, романтическую любовь к свободе, то что они являются самыми лучшими партизанами в мире и, кроме того, что они до настоящего времени сопротивляются каждой попытке продать страну ради золота кинжалов, украшенных драгоценными камнями.

Во время кампании различие рангов, кажется, не вызывает отличий между ними: вождь одет не лучше, чем рядовой соплеменник, сумка проса, здесь называемого аджика, и кожаная бутыль, полная сху (сорт кислого молока), образуют запас провизии; и бурка (чаоко) является и тентом, и кроватью. Черкес никогда не жалуется, что он не может двигаться из-за неимения обуви или существовать из-за недостатка провизии; ибо, если сумка с аджикой или бутыль с сху опустеет, винтовка обеспечит ему обед до тех пор, пока птица летает в воздухе или дикий зверь бродит в лесах.

Закаляемые в том, что мы называем лишениями, с младенчества и практикуя воздержание в высокой степени, которая считается здесь добродетелью, они переносят все превратности войны не только без сетования, но с бодростью. Вот пример их отчаянной доблести: русские офицеры уверяли меня, что черкесский воин никогда не сдается, сражаясь до последнего дыхания, даже с войском врагов, лишь только когда он обессиливает от ран, тогда только он может сдаться на милость победителя и, если место мне позволит, я могу рассказать подробности о героизме и доблести этого народа, возможно, беспримерных в истории любого другого. ‘»Даже во время моей короткой остановки в лагере я был свидетелем подвигов, которые не опозорили бы лучшие страницы рыцарского романа.

Ко всей этой храбрости мы можем добавить, что они владеют таким же количеством хитрости, ловкостью, что абсолютно невозможно перехитрить их: враг никогда не может рассчитать их движений, т. к. появляясь как из-под земли, они сейчас находятся в одном месте, затем — в другом, и даже ползут, подобно змее в траве и удивляют часового, дежурящего на воротах крепости; одним словом, каждое дерево, утес и кустарник служит черкесу засадой.

В случае крайней опасности сигнальные костры, связанные друг с другом подобно телеграфу, зажигаются над горами, которые черкес, не успев увидеть, тут же хватает оружие, взбирается на лошадь, всегда оседланную и наготове стоящую у его двери, и галопом скачет к вождю.

Нет слов, чтобы описать достойным образом стремительность черкесского заряда; самым храбрым европейским войскам он показался бы абсолютно жутким, т. к. выпускается со скоростью молнии, сопровождается наводящим ужас военным криком, напоминающим как я ранее заметил, вой шакала. Такой также является восхитительная выучка лошади и всадника, что я ежедневно изумляюсь подвигам наездничества даже самого слабого солдата, намного превосходящим по драматическому эффекту любое публичное конное состязание, которое я когда-либо видел в Европе; это кажется почти невозможно для человеческого тела выполнить. Например, черкесский воин спрыгивает со своего седла на землю, бросает кинжал в грудь лошади врага, снова прыгает на седло; затем становится прямо, ударяет своего противника или поражает цель почти точно его легким кинжалом; и все это в то время, как его лошадь продолжает полный галоп.

Но прекраснейшее зрелище, которое вы можете, возможно, вообразить от этого описания войны, является единоборство между одним из этих прекрасных парней и черноморским казаком, единственным кавалерийским солдатом в русской армии, вообще способным защитить его землю против такого грозного противника, который, тем не менее, в конце почти непременно становился жертвой превосходящей удали и ловкости черкесов. Эти сражения обычно сопровождаются всеми формами борьбы и, к. чести обеих армий, строжайший нейтралитет соблюдается.

Я не видел сам любого из этих рыцарских поединков, но русский офицер, к чьей правдивости я испытывал самое определенное доверие и кто был свидетелем этому несколько раз, снабдил меня следующими подробностями: — «Сражающиеся обычно начинают атаку на полном галопе с легким мушкетом; но т. к. хорошо натренированы оба, то первый пыл редко оказывается эффективным, т. к. они оба и прыгают с седла и через седла с одной стороны, чтобы уклониться. Иногда они берегут снаряд до тех пор, пока, подобно змее, устремляющейся к своей жертве, каждая сторона выжидает благоприятного момента, когда его противник потеряет бдительность, чтобы выстрелить. В другой раз, когда на полном галопе они встречаются с ужасным грохотом, они резко разворачиваются и начинается борьба на смерть, в которой одному или другому наверняка суждено пасть».

Если лошадь убита, черкесу это безразлично, вследствие прекрасного обычая привязывать все оружие к себе, и его ловкость такова, что он в общем уклоняется от всякой попытки разрубить себя, разве только значительными силами. Даже если он окажется без лошади, он не упустит случая прыгнуть, как тигр, на лошадь своего противника и стащить всадника в пыль.

К этим одиночным сражениям постепенно примыкают товарищи до тех пор, пока не вовлечена вся группа.

Вообще говоря, черкесы никогда не начинают атаку; их манера борьбы в том, чтобы после неистовой атаки,— исчезнуть, подобно молнии, в лесах, когда они несут с собой их убитых и раненых; и это единственный момент, когда они вовлекают в это божественную власть, которой они придают религиозный характер, что русские имеют шанс получить существенное преимущество, за исключением, действительно, когда пушка — ужас горцев — гремит против них. С другой стороны, стоит только рядам русских войск прийти в расстройство, как их буквально разносят на клочья в течение нескольких минут.

С самого начала моего знакомства с вождями я уверенно отклонялся от того, чтобы участвовать в партизанской войне, провозглашая при каждой возможности, что я— миролюбивый хакким, и что мой визит был визитом исключительно связанным с любопытством. Кроме того, сколь бы я ни проклинал амбициозные взгляды русского правительства и не осуждал его эгоистичную политику, у меня было достаточно причин уважать многих из них лично. Вдобавок к этому, я был лично знаком с несколькими офицерами, служащими в соседних крепостях. Каким же образом тогда я мог бы поднять руку на них или быть орудием их уничтожения?

Тем не менее, во время моего короткого пребывания в лагере любопытство неоднократно побуждало меня . к сопровождению князя в его разведывательных экспедициях; но черкесская разведка слишком дерзка, чтобы не сопровождаться значительной опасностью, и в одной из этих разведок мы оказались с несколькими преследователями на равнине Суджук, полностью окруженной превосходящими силами черноморских казаков, которые засели, подобно батальону лягушек в высоких тростниках и камышах по берегам реки. К счастью, бдительность соплеменников нашего вождя не спала; ибо, чувствовав опасность для нас на расстоянии, они кинулись нам на помощь, иначе мы, вероятно, кончили бы плохо; и так уж у нас несколько человек были ранеными и погибли три лошади. Что касается меня, я был обязан жизни прекрасному обычаю носить патроны на груди одежды для моей защиты, по крайней мере это спасло меня от сильной раны, когда пистолетный выстрел полностью разбил один из металлических тюбиков, полных пуль, не оставив никакого плохого эффекта, кроме легкого синяка.

Но единственное обстоятельство, сопровождающее атаку, показалось направленным против моей свободы, которое я подозревал, было не случайным. И это подтвердилось. После сообщения вождю моих подозрений, что в лагере находится предатель, четкое наблюдение было сохранено, что привело к разоблачению волынского дезертира, который был раскрыт следующей ночью при возвращении из русского лагеря. Я сейчас обнаружил преимущество в том, что я назвался стамбульским хаккимом. Но, если бедный доктор был объектом злобы русского генерала потому лишь, что он был европейцем, что бы сталось со мной, если бы они узнали, что я англичанин.

Фактически Черкесия окружена русскими шпионами, несмотря на самую активную бдительность вождей; но к чести народа их редко находят среди аборигенов страны, ими в основном являются путешествующие армянские купцы, корыстная порода людей, которая в любое время продаст честь и честность за золото. Иногда, действительно, русские дезертиры, называющие себя поляками, и после злоупотребления гостеприимством черкесов, возвращаются в свой собственный лагерь, таким образом, предавая их самым грязным образом, что является причиной всеобщего недоверия не только к полякам, которые нашли убежище здесь, но и ко всем иностранцам без гарантийных писем.

 
Rambler's Top100
  Интернет магазин BERSHOP Мобильный Планетарий